Привожу рассказ малоизвестного белорусского писателя Марка Вазовского:
Маленький гигант большой литературы
Наша земля приходит в упадок, безнравственность и коррупция процветают,
Дети перестали слушаться своих родителей, каждый хочет написать книгу.
И конец света уже близок.
Некто из древних, три тысячи какой-то год до н.э.
«Когда я разбогатею собственным словом, то совершенно точно не буду заниматься ночным дайвингом с незнакомого корабля» — заметил я Таузеру после того, как захлопнул фиолетовый том классического издания Джека Лондона.
Таузер, кремовый с черным фартуком кот и по совместительству достойный компаньон сильного независимого мужчины, посмотрел на меня с недоверием, презрительно тряхнул лапой и, спрыгнув с дивана, отправился на кухню.
Знакомьтесь, Марк Хедж – аналитик финансовой компании, 32 года, выплаченная ипотека за квартиру, превосходящую по площади недвижимость Тайлера Дердена, синий пикап Ford, требующий замены катализатора, придурок-босс, присылающий полуночные e-mail с требованием немедленного ответа, постер с героями лукасовского эпоса в гостиной, с толком подобранный набор меппсовских блесен и, наконец, благородных цветов кот неизвестного происхождения и скверного нрава.
Всегда хотел, чтобы моим именем назвали улицу. А еще, чтобы вылетающее из-под клавиатуры слово оборачивалось звонким долларом. И чтобы красивые незамужние дамы, ну или даже замужние… Черт, да пусть даже с кольцами на обеих руках, присылали бы мне отзывы о прочитанных шедеврах моего изготовления до востребования, слезно уговаривая как-нибудь вместе позавтракать персиками. Как видите, весьма честолюбивые мечты!
Поворотным моментом начала этой истории, как ни странно, послужила замеченная мной табличка на доме №17 по Малой Морской улице российского города Санкт-Петербурга: «в этом доме с N-го по M-й гг жил один из самых аутентичных малороссийских писателей – г-н Г***. Поскольку схожая идея относительно моего жилища, пошатавшись некоторое время в моей тщеславной голове, ухитрилась там обосноваться, пустить корешки и начать выжидать дальнейшего развития литературных событий, я на досуге несколько раз оценивающе изучил фасад кондоминимума, прикидывая, какого цвета мрамор лучше использовать. А дальше все было и есть как у Горького: «и пошел я в люди». Дошел ли я в конце концов до людей или заблудился в тайге безвестности и творческих неудач – решать читателям. И даже, наверное, не вам! Да, именно, не вам, читатель! Это решат читатели грядущих поколений. Но вы не расстраивайтесь! И, главное, не бросайте чтение этой пока что бесплатной, но уже, бесспорно, душеспасительной литературы.
****
Неделя выдалась несложной, так что уже в четверг я устроился на диване с ноутбуком и взялся за долгий путь к памятнику, ориентированному на массовое посещение народом по не заасфальтированному подъездному пути. Может, впрочем, и не такой долгий: до 33 лет мне оставалось не так уж много, а истории, между тем, известны случаи, когда к этому времени люди обзаводились славой, фан-клубами и даже попадали в иудейский федеральный, или, вернее, римский провинциальный розыск.
Едва закончив читать к этому времени пару произведений Дэна Симмонса и Гарри Гарисона, я был на 99.9% уверен, что создам нечто фантастически гениальное. Поэтому, не теряя драгоценного времени, я сразу взялся за описание «принципиально нового» мира с небом из трех лун, одетыми в стиле стимпанк крестьянами, жестокой правящей расой и техническими поделками военного и бытового назначений, не снившихся ни компании «Apple», ни «Уралвагонзаводу». Мир, который я рассчитывал создать менее чем за 6 дней, должен был быть достоин того, чтобы туда могла ступить нога Стальной Крысы, магистра Йодо, Герберта Уэллса в изгнании и, разумеется, все тело Марка Хеджа в очередном приключении. Основной идеей моей будущей серии в десяток прибыльных мне и полезных обществу книг, действие в которых происходит под фиолетовым и прочими маловероятными небесами, должны были стать невероятные приключения обыкновенного землянина в мире, заполненном мелководным теплым морем с небольшими островами и зарослями камыша.
Я сильно увлекся описанием мира для будущих бестселлеров. За пару вечеров я едва ли не начертил карту местности в почти английском стиле, памятуя о том, что всегда проще писать о чем-то знакомом. Стоит ли говорить, как я был горд и всесилен осознанием мысли, что все-таки мое рыболовное детство на море не прошло даром: не Хэмингуэй, конечно, но как минимум — Арсеньев! Да, я ведь и сейчас уверен, что в совершенстве опишу шум камыша в деталях, равно как и особенности ловли форели на мушку!
И местность действительно, получалась, что надо. В ней было все: ракушечные отмели, намытые течениями, водоросли, опутывавшие затопленные ржавые понтоны, щучьи котлеты по вторникам, потрескавшийся бетон береговых укреплений, огороды, сплошь засаженные красными, чем-то похожими на подсолнухи, цветами…
Уже на третий день созидания меня охватило некоторое беспокойство: фантастика, за которую я взялся – шедевр творческой мысли с будущими погонями, стрельбой и кучей книг, каждая из которых заканчивается сакральной фразой о том, что зарегистрированная ранее по этому адресу принцесса сменила место фактического жительства на другой замок, совершенно не получалась. Я понятия не имел, за каким чертом суда на атомной гиперкинетической левитации будут использоваться для ловли форели. Никак не получалось придумать, почему крестьяне должны были носить стимпанк-одежду в этом мире, где летом была сорокапятиградусная жара и кроме форели и камышей было совершенно не за что драться. Совсем не выходило разобраться с флорой и фауной, с климатом, населением, политической ситуацией и экономикой планеты.
Заев нарастающее беспокойство о несостоятельности шедевра порцией сваренных пельменей, я решил отложить решение проблем с тонкостями инфраструктуры мира на будущее, прикрывшись робкой надеждой, что оно потом само как-нибудь организуется, и попытался набросать основную идею сюжета. Сюжетные линии мне виделись вроде карты метро с неизменными конечными на станциях неубиваемых сил добра.
Любовная линия, вовлекающая пока что непонятного для меня главного героя и туземную девушку, спасшую ему жизнь, логичное развитие этих событий и очевидное завершение были каноническими – верный расчет на массового читателя, а в перспективе и телезрителя. Благо по моим наблюдениям во множестве голливудских фильмов красивой девушке принято на десятой — двадцатой минуте спасать жизнь хорошего парня, с которым по тем или иным причинам не доразобрались плохие. Любовь и элементы немецкого кино на почве «любопытный пациент – скучающая медсестра» просты до безобразия и до сих пор популярны. Тем более, что «шестидесятые», когда нравственные фантасты в очках и твидовых костюмах заканчивали любовь на первом поцелуе, не изобилующем особыми подробностями, давно миновали. Даже если считать любовную линию сложной, ее вполне в состоянии продумать большинство людей с высшим образованием, знакомых с книгами типа «Алые паруса», «Золушка», смотревших диснеевский мультфильм «Русалочка» или пару отрывков из экранизаций Яна Флемминга.
А вот остальные линии не рисовались. Вообще никак. В созданный мир никак не получалось подселить мало-мальски вменяемых героев. Мотивировать их совершать поступки и попытаться как-то закрутить сюжет хоть по часовой стрелке, хоть против, теперь вообще казалось несбыточной мечтой. В пришлого землянина незачем было стрелять. Ему было не от кого убегать. Ему не было нужды спасать себя и мир вокруг. У него не было мотивации совершать благородные поступки. Придуманная планета просто жила своей жизнью и могла бы и дальше жить ей сотни лет, быстро переварив появление пришельца и забыв об этом через пару страниц моего повествования. Виной ли этому слишком детально продуманный, но оказавшийся непригодным для книжной жизни мир или недостаток моего воображения – я точно не знаю. Только мне показалось, что рожденный в муках манускрипт скорее мертв, тема пройдена и надо двигаться дальше. Читатель, вероятно, найдет дюжину ошибок в выбранном мной подходе, но как будущий классик, стойкий к нападкам критики, я могу лишь скромно посоветовать уделить внимание другим авторам, в идеале, уже увековеченным в бронзе, мраморе или хотя бы отмеченным попечителями Колумбийского университета в Нью-Йорке.
Огорченный провалом на ниве фантастики, я решил поделиться ситуацией с Таузером. Последний внимательно меня выслушал, но никак не прокомментировал. Неблагодарный автомат по утилизации кошачьей еды не оказал мне решительно никакой поддержки, за что был изгнан с дивана и маркирован «литературной немощью».
****
Через пару дней я постарался забыть свой фантастический провал, а так как к этому моменту как раз завершил перечитывать один образчик фантазий Веллера, то неудивительно, что… Что я принял стратегическое решение писать о чем-то более знакомом мне, более близком по духу действии, протекающем в родной стране и нашем времени, и точно без всяких героев-крестьян в стимпанковских лаптях и кокошниках. Судьба, очевидно, решила сделать меня настоящим русским писателем и, чем черт не шутит, может и выделить с десяток страниц в будущих школьных хрестоматиях, а если повезет, то даже и форзац или кусочек обложки!
Любимое и богатое впечатлениями советское время в столице Союза было тем самым миром, который не надо было придумывать. Этот мир уже существовал и был неплохо документирован. Мне надо было только немного приврать и рассказать жаждущему читателю про красное сукно на транспаранте «Добро пожаловать» на первых и последних советских выборах, на которые я ходил, про сгущенку и толстую розовощекую маслянистую продавщицу, кричащую через весь магазин «Не занимаем второй раз! По одной банке в руки!», про найденный юбилейный рубль с потертым профилем Ильича, про то, как стал октябренком, стащив звездочку и постирав красный агитационный вымпел.
В этот раз я подошел к процессу более прагматично. Таузер был водворен обратно на диван, а я не углубляясь в подробности, стал перечислять предметы и события советского времени из которых можно было бы составить хотя бы половинку легенд какого-нибудь веллерского переулка, а лучше, довлатовского «Чемодана». Сборы писателя нелегки, но необязательно иметь пресловутое высшее образование, чтобы понять, что на этапе упаковки всего этого содержания в художественную форму половина предметов и событий будет выброшена, т.е. этого добра необходимо готовить с запасом. Подборка в форме багажа мне нравилась больше, но через пару дней размышлений я все же решил, что от «Чемодана» надо избавляться. Во-первых, «Чемодан» Довлатова был «Чемоданом» Довлатова и еще один «Чемодан» читатели могли бы просто не перенести. Во-вторых, совершенно не хотелось бы расписываться в собственной беспомощности и выдавать на-гора недо-шедевр. Одно дело — предложить просто хороший «чемодан». Другое дело -предложить «чемодан», не хуже, чем у Довлатова. За это мемориальных табличек на фасадах не вешают и журнал «Звезда» именные премии не учреждает. В-третьих, Довлатов как-то раз упомянул Солженицына в «Зоне», Веллер – Довлатова в одноименном «Ножике». Так как вперед Солженицына влезать я как-то стеснялся, пришлось занимать очередь за Веллером. В общем, помучившись в гордости, семейный совет, в котором участвовали я и Таузер, принял единогласное решение писать «Темные аллеи майора Веллера». Все зайцы тут убивались без единого выстрела, а вес опоры на вышеупомянутых старших собратьев по перу частично перераспределялся еще и на классика-Бунина, ранее в материалах моих игр разума не фигурировавшего.
Читатели саркастически заметят, что произведения с означенным названием в книжных магазинах никто не видел и будут совершенно правы! Устраивайтесь поудобнее, я расскажу вам все как было.
Я начал с упитанной продавщицы сгущенки. Вдохновение дало мне ровно четыре абзаца: в первом я описал ее комплекцию, во втором – состав очереди, в третьем, нюансы процесса покупки сгущенки, в четвертом — результат в виде четырех банок по числу пришедших членов семьи. В общем, аллея майора Веллера или бульвар подполковника русской литературы Бунина, звание которого получено за выслугу лет, выходила достаточно короткой и скорее походила на закоулок. Сам-то рассказ получился весьма связный и даже включал рассуждение о пользе молочных продуктов, замечания об особенностях плановой экономики и оценку культурного значения очередей. Но четыре абзаца для рассказа без морали, рассказа с коротким и бытовым сюжетом – этого хватило бы только на историю для детей из Ясной поляны, издаваемую крупным шрифтом в издательстве «Азбука» и сопровождаемую стоковыми картинками с пошло-современной атрибутикой жизни. Расширить же все эти записки предперестроечного советского времени до шедевра в форме серьезного бытового романа типа четырехсотстраничного шмелевского «Лета Господне» тоже не представлялось возможным. Такая же беда постигла скользкие, как когти Таузера на кухонном полу, зацепки за минувшие времена и воспоминания о кумачовых выборах и памятных монетах госбанка СССР – слишком мало осколков, чтобы пытаться склеить из них хотя бы урну для хранения праха собственно литературного поражения! Уже второй план моей литературной кампании терпел неудачу. Таузер, уже разобравшийся к этому времени в несокрушимой силе литературы, вцепился в диван, распушил хвост и издал предупреждающее мяукание, чем и сохранил на этот раз собственные позиции.
****
Давешние мысли о сиятельном графе и детишках из его ЦПШ помогли мне унять беспокойство и заняться свежеоформленной идеей проникновения в мировое признание или хотя бы литературу через тернии создания милого и вечного произведения для детей. Эдакий запрещенный прием нишевого творчества, в свое время использованный Агнией Барто, Борисом Заходером, закрепленный Маршаком, неожиданно признанный успешным и для Корнея Чуковского, внушал большие надежды. Перспективы написать государственный гимн или получить «Оскара» в энном поколении заиграли перед наивным орлом словесности и, по совместительству вашим покорным слугой, во всех цветах радуги.
В качестве самого многообещающего варианта завоевания сердец современной испорченной покемонами и Интернетом молодежи были выбраны знаменитые «Денискины рассказы» Драгунского. Я явственно осознавал, что поколению школьников-акселератов было бы интересно увидеть продолжение розового детства мальчика Дениски, например, уже во время учебы в средней и старшей школе. Отчасти под воздействием эпатажного университетского названия книги одного нижегородского литератора с тяжелым детством, отчасти для создания эффекта взросления главного героя, я практически моментально придумал название «Денискины романы», записал его и отправился спать.
А поутру я проснулся. И стал думать. Припоминая произведение-оригинал, на котором я собрался паразитировать и собственные школьные года, я обнаружил, что Денис по самым примерным подсчетам должен был пойти в среднюю школу в начале шестидесятых, что давало проекцию на времена хрущевской оттепели. Окончание главным героем школы и его поступление его в институт должно было бы прийтись на брежневские времена.
Поскольку где-то до 80х я даже под столом замечен не был, а значит про жизнь тех времен мог бы писать только по фильмам типа «Добро пожаловать или посторонним Вход воспрещен» ну, может быть, с двадцатилетней натяжкой еще по «Приключениям Петрова и Васечкина», мной был допущен сознательный анахронизм и дата рождения Дениски бессовестно переехала в восьмидесятые. Больше всего хотелось начать с чего-то доброго и светлого, раз уж я решился писать для детей. Аналог «Каникул Кроша» Рыбакова для начала подходил больше всего. Денис заканчивает последний учебный день, выходит из школы и начинает интересно проводить лето. С веселыми приключениями, первой любовью, выбором дороги в жизни и эффектным «уходом в закат», как, например, в конце книги «Тимур и его команда». И улыбнувшись улыбкой художника, отправляющегося в магазин за рамой для почти готовой картины, я вывел первую фразу: «Серая облупившаяся дверь школы закрылась, увлекаемая здоровенной пружиной, гулко лязгнув, словно обрубив бесконечно долгий учебный год…».
До сих пор, кстати, считаю, что начало получилось замечательным. Я просто видел перед собой новые «Каникулы» Бредбери, описанные в агу-сивкинском стиле Раннапа. Уверен, что мои будущие литературоведы нашли бы в этом и прямой отсыл к «большим тайнам “Маленького леса”» из брошюрки про ушу начала 90х. И Дениска, уж конечно, должен был бы пойти домой с чувством легкости, предвкушения подготовки к каникулам, для чего он собственно вышел через эту ненавистную, отделяющую от свободы, серую дверь, вступил на крыльцо школы с полуразвалившимися ступенями с торчащей арматурой и…
Меня опять подвел недостаток воображения и страсть к деталям. Или, наоборот, слишком живое воображение и полное непонимание деталей – это все на усмотрение будущих литературоведов. Добрый старый Дениска, воздыхатель по девочкам на шаре, тушащий флигели и пьющий ситро ради подписки на журнал «Мурзилка»… И вот он выходит в 90е. В прекрасный летний день 90х! И вот он видит арматуру, торчащую из развалившихся ступенек. И многие учителя из экономических соображений сменили класс на рынок. И палатки со сникерсами и пивом коммерсанты поставили почти вплотную к забору школы. И нет у этой школы денег на ремонт. И родители получают зарплату талонами на питание и трубопроводными сгонами. И Мишка Слонов стал ходить в балахоне «Nirvana». И в «Артек» в этом году точно не отправят. Да и к бабушке в деревню не отправят на лето, потому что нет этой бабушки в деревне. И дядька — капитан дальнего плавания окончательно пропал: перебрался в Сингапур и начал делать бизнес по доставке контейнеров с китайскими часами «Montana» и джинсами «Mawin». В общем, вышел мой Дениска не в ту дверь. Не в то время. В то единственное, о котором я мог бы написать хоть что-то, но не в то, в котором мог бы жить добрый и культурный не мальчик, но муж, знающий наизусть «Тиха украинская ночь», организующий подмогу кинематографическим красным или красящий дверь сверху вниз, наискосок. И расслабившийся под гудение кипящей кастрюли с очередной порцией кипящих пельменей Таузер вновь принудительно покинул диван, громким мяуканьем возвестив о горьком разочаровании всеми моими результатами, достигнутыми, или, что вернее, недостигнутыми на ниве большой литературы.
Я, наверное, еще напишу о жвачках «Turbo», о презентации посуды «Tefal», о перепечатках статей про «Герболайф» в «Лексиконе». Но Дениску я сейчас отпущу. Не быть ему героем моего романа. Пусть он выходит через серую дверь на целые ступеньки и едет в свой «Артек» или, накрайняк, в «Орленок». Жажда быстрой и знаменитой литературы поглотила меня. Я потерял покой и едва не потерял себя. В конец концов, путь к гарантированной славе не так уж и сложен, главное, знать куда и когда сворачивать.
****
Выходя как-то из номера отеля «Космополёт» в стольном граде Минске, я обнаружил на стене репродукцию картины Малевича. Тут же вспомнил памятник Шишкину в Елабуге, свежеотреставрированное здание Третьяковской галантереи, странную историю со знаменитыми ушами Ван Гога. Вспомнил я все это и подумал: а ведь цвета современности вполне разрешают отойти от черного, а научно-технический прогресс дает возможность придать объектам гладкость форм и стойкость красок. Создать бессмертный шедевр типа «купание желтого эллипса», пожалуй, под силу даже мне – художнику в душе и писателю в прошлом. Ко всему прочему это злободневно, технично, глубоко. Да, не Есенин и не «Астория»! Да, не переиздадут! Но репродукции продавать будут, дом-музей откроют, в Эрмитаже место зарезервируют, словом – все для мировой культуры и моего тщеславия! Так что, пожелаю читателю счастливо оставаться, а я — в магазин: за мольбертом! А на обратном пути за виолончелью заеду и за химреактивами. Если вдруг Сурикова или Шилова из меня не выйдет, переквалифицируюсь в Глинку, или, на худой конец, в Бородина! Таузер в предвкушении.
И да, следите за топонимами!